Протектор Севера - Страница 26

Из доклада Керна я знал, что с момента нашего расставания в фильтрационном лагере вблизи Маирских гор, Богуч сильно изменился. Но, неосознанно, я ожидал увидеть прежнего Бора, крепкого высокорослого парня восемнадцати-девятнадцати лет, и когда оказался в палатке, то не сразу признал воспитанника жреца Саира. А все, потому, что передо мной оказался широкоплечий и угрюмый молодой мужчина в брезентовой походной горке и абсолютно лысым крупным черепом, который сидел у походного столика и разглядывал карту империи. И что характерно, его взгляд был нацелен на бывшее Герцогство Григ. Хм! Значит, точно, ждал меня местный партизан, и это хороший знак. Состоится серьезный разговор, и будут взвешенные решения, а не голые эмоции.

Увидев меня, Бор встал, протянул вперед раскрытую правую ладонь и сказал:

— Здравствуйте господин граф.

— Здравствуй Бор, — я пожал его крепкую мозолистую ладонь, и кивнул на карту. — Думаешь, перебираться на север или нет?

— Думаю, — партизан резко кивнул подбородком.

— И каково твое решение?

— Все будет зависеть от ваших условий и того, сможете ли вы уладить проблему перемещения беженцев через портал. А мы уже все решили, Кемет назад не отбить, по крайней мере, в ближайшие годы, а за нами дети и жены, не только свои, но и тех бойцов, кто на перевалах полег, своими телами прикрыв отступление армии.

Бор замолчал, оглянулся на стол и, уступив мне свой стул, присел на походную кровать с гербами ассиров, видимо, трофей. Я расположился подле карты, надо сказать, тоже трофейной и весьма подробной, вздохнул и перешел к серьезному разговору:

— Итак, время поджимает, так что воспоминания о былом отложим на потом, оба мы люди дела, так что давай, поговорим всерьез. Ты не против?

— Только "за".

— Отлично. Я задаю вопросы, а ты отвечаешь. Идет?

— Да.

— Расскажи про обстановку вокруг.

Партизан помедлил, правой ладонью прошелся по потной лысине и ответил:

— Все плохо. Мы на левом берегу реки Халаит, а на правом, в тридцати километрах от нас, ассиры, и их много. Наши люди недавно в разведку ходили, и пленные говорили, что скоро начнется новое вражеское наступление. Цель: Цуркин и телепорт. Наш командарм Туир Кайяс понимает, что нам грозит. Но вместо того, чтобы организовать оборону города и левобережья, он умчался в Грасс-Анхо, подкрепления выпрашивать, а его военачальники воевать не умеют, люди храбрые, но с мозгами туго. Сотню тяжелой кавалерии в атаку повести, это они могут, а разобраться, что здесь и к чему, да порядок навести, ни один не способен. И если бы не имперские полковники, такие как комкор Мурманс, который сейчас на передовой, то совсем плохо было бы. А так, еще ничего, пока мы держимся. Это, в общем. А конкретно с нами, все еще проще. Если бы не близкие нам люди за спиной, можно было бы с ассирами потягаться. Однако родню деть некуда. Дальше, вглубь территории Кайясов нас не пускают. Лошади истощены, продовольствия нет, одежда пообносилась, и к нам здесь относятся как к чужакам.

— И почему так?

— Мы вольные, а у Кайясов и приближенных к ним аристократов все крестьяне крепостные. Поэтому они боятся того, что селяне могут увидеть в нас пример, и тоже свободной жизни возжелают.

— Ясно. А что у соседей?

— Слева Карс Ковель, который отступает, а справа Ульрик Варна, настоящий полководец, и ассиров держит, и арзумцам с цегедцами недавно по зубам надавал. Но если мы отойдем, то и ему отступать придется, а иначе левый фланг обнажится и вместе с двумя Южными армиями он окажется в полукольце.

"Все ожидаемо и совпадает с тем, что знаю я. Бор говорит спокойно и четко, видно, что окреп в боях паренек, привык отдавать команды. А главное, он не забыл тех премудростей, которые ему преподавали в храме Ярина Воина. Про общее состояние войск спросил, пора переходить к нашим делам".

— Каково твое положение на данный момент среди партизан и беженцев? — спросил я Богуча.

— Крепкое. Меня за этот год так помотало, что не раз о смерти думал. Но выжил, был представлен к ордену, поднялся до полевого сотника, по армейской иерархии лейтенанта, и заработал уважение. Опять же дядя покойный, Калаган, помогал. Так что, мое слово кое-что значит, и к нему прислушиваются.

— Много вас?

— Воинов или беженцев?

— И тех и других.

— Бойцов немного, шесть отрядов в общей численности полтысячи человек, и среди воинов много молодняка и случайных людей со стороны, которых мы как своих приняли и по документам наших убитых мужиков провели. Беженцев чуть более семи тысяч.

— Что-то беженцев маловато, — удивился я.

Партизан нахмурился, сильно сжал кулаки и выдохнул:

— Многие люди зиму не пережили. Бескормица, болезни, война и рейдеры ассиров.

— Что у вас есть? — я снова перевел разговор в деловое русло.

— Почти ничего, — Бор покачал головой. — Полсотни лошадей с повозками, оружие у воинов, в основном трофейное, и запас продовольствия на пару дней. Деньги и ценности отсутствуют, все на еду сменяли.

— Сколько людей готово со мной уйти?

— Беженцы, хоть все, а из воинов только четыре сотни. Я еще вчера вечером об этом со всеми нашими командирами переговорил по-тихому, чтобы внимания не привлекать, и большинство меня поддержало.

— И когда вы готовы сняться?

— Хоть сейчас.

— С моими условиями согласны?

Бор порылся под кроватью, вытащил на свет масляной лампы походную полевую сумку, которая была украшена затейливым золотым гербом, вынул из нее мое письмо к Калагану и, зажав его в руке, сказал: